У него сын умирает, ему лечение нужно дорогостоящее, а зарплаты не хватает - вот ...

   В жизни полно "двадцать пятых" кадров.

Обычным пятничным вечером, весной, я зашла на работу к маме, чтобы нам вместе поехать домой. Когда мы с ней двигались в сторону метро Маяковская, по правую руку от себя, прямо перед воротами театра им.Моссовета, яувидела мужчину лет сорока - он стоял на коленях и просил милостыню. 

И что, спросите вы, ты не видела нищих, просящих подаяние?

Видела. Но что было поразительно в этом среднего возраста мужчине - он не был нищим. Он был одет в черный костюм, в таком служащие банков и адвокатских кантор ежедневно ходят на работу - опрятный такой, чистый черный костюм, с галстуком, ухоженные ботинки, портфель аккуратненький стоит рядом с картонкой, которая у нищих так часто встречается. Стоит на коленях и смотрит в асфальт перед собой, я такого сосредоточенного перед собой лица никогда не видела, словно атлант взвалил небосвод на плечи и стот, не шевелетися.

Я, конечно, понимаю, что такого в жизни быть не может - это подстава, то розыгрыш прохожих - поворачиваюсь к маме, собираюсь что-то глупое вякнуть, а мама вдруг  предугадывает мою речь и говорит:

"У него сын умирает, ему лечение нужно дорогостоящее, а зарплаты не хватает - вот он и приходит почти каждый день на это место в том, чем на работе был двадцать минут назад и  милостыню просит".

Сила родительской любви, наверно, - это когда не возникает вопроса, резать веревку или нет, если на веревке висите вы снизу и ваши дети сверху - ты просто берешь и отрезаешь себя, летишь в пропасть, чтобы твой вес не тянул детей, чтобы они смогли подтянуться и вскарабкаться по веревке, выжить. У меня только такая ассоциация с этим мужчиной возникает, потому что иногда убить свою гордость бывает куда сложней, чем физическую свою составляющую - а он смог, перешагнул во имя жизни своего ребенка.

Можно говорить бесконечно о том, что "мог бы сверхуурочные взять, а не на улице стоять, не мужик ты, вася", но мы же не будем.

И что интересно - мама сказала, что его никогда милиция не трогает, хотя амбалов в погонах около Моссовета всегда тьма космическая. Они его ни делиться не просят полученными деньгами, ни свалить и не мешать холеным Бентли сверкать дисками на Садово-Триумфальной.